Имя Рейнгольда Глиэра – выдающегося композитора, талантливого дирижера, видного педагога, хорошо известно не только музыкантам, но и всем любителям, неравнодушным к культурным ценностям. Симптоматично, что Симфония до минор, ((1907), соч. 25, иначе известная как “Запорожская”), незаслуженно забытая на постсоветском пространстве.
Так какая она, Вторая симфония Глиэра? Среди до минорных симфоний композиторов-современников (а здесь фигурируют также и Шестая Глазунова (1897), и Четвертая Танеева (1898), и “Божественная” Скрябина (1904)), симфония является самой молодой – она была создана в 1907 году. За произведением крепко упрочилась слава сверхсложного, чем возможно и объясняется отсутствие традиции ее исполнения. Произведение выглядит монолитным благодаря высокому уровню композиционной целостности, отличается большой эмоциональностью. Уже первые такты темы демонстрируют повышенно возбужденный, даже несколько афектованый эмоциональный тон, который становится ведущим и насквозь пронизывает все произведение, радостно - приподнятой является также и тема побочной партии, впрочем, песенно-лирической. Стремительности развертывания событий в музыкальном времени и пространстве способствуют эпизоды-фугато, напоминающие об симфонический стиль П.Чайковского, а еще – о тот факт, что полифонические приемы развития композитор осваивал под руководством самого Танеева, лучшего полифониста своего времени. В то же время четко прослеживается связь с творчеством Лысенко – одна из тем очень напоминает “Засвистали козаченьки”, что использована в “Чорноморцях”, а впоследствии – и в опере “Тарас Бульба” (в редакции Л.Ревуцкого-Б.Лятошинского); в то же время невольно ловишь себя на мысли о том, как сильно сказалось влияние Глиэра на симфонизме его ученика – Б. Лятошинского – в том числе рельефностью подачи тематизма, высоким уровнем симфонической единства произведения. Этим уникальным свойством – способностью вмещать и «помещаться» самому, умением учиться и учить, соотносить собственную идентичность с другим, чужим – автор Второй владел в совершенстве; слушая Вторую понимаешь, что преемственность – наше все, что мы – сумма взаимосвязей и взаимовлияний, независимо от того, осознаем это или нет; что моя собственная индивидуальность сложилась и существует в том числе благодаря другим, которые стали ее частью.
В то же время сознание автора симфонии далека от рефлексии: мир созерцается – многообразный, парадоксальный, но все же прекрасный. Видимо именно поэтому финал симфонии отличает та же синтетичность, что и финал «Шехеразады» Н.Римского-Корсакова, и даже довольно ощутимо перекликается с ней в плане тематизма. И, вспоминая праздник в Багдаде, осознаешь, что и сама Вторая симфония – праздник; Она – как сама жизнь, в своей непредсказуемости, сочетаемости несочетаемого, в своей блестящей противоречивости. И казалось, сам автор разделил этот праздник вместе со слушателями; что он и является Праздником, который всегда рядом с нами.